Двое бессердечных, окончание

[karniona]

2. Он

Она очень красива. Впрочем, все создания Нараку красивы, даже те, кого на общий взгляд можно счесть безобразными. Той особой красотой, которая в своей утонченности приобретает оттенок извращенности и порока. Это больше выдает их происхождение, чем пресловутый ожог на спине.
То же можно сказать и самом Нараку. Потому что он всегда остается тем, кем был – жалким бандитом, продавшим душу отребью среди нечисти. Ничтожеством. И по ничтожности своей вечно стремится захапать всего и побольше. Наращивает броню, клещи и щупальца. И больше похож на спрута, чем на молодого красавца.

Ничего, главное узнать, где у этого спрута сердце…

Но Кагура красива по любым меркам. Я полюбил бы ее… если б не этот ожог на спине в форме паука. Он не дает забыть, кто она, и откуда взялась. Раньше я вообще считал, что у созданий Нараку не бывает собственной воли. Может, и теперь бы считал. Если бы Рин не разъяснила, что к чему.
То есть она, конечно, не мне разъясняла, а Джакену. Но так, чтоб я услышал. Эдак деликатно. Рин очень проницательна для своего возраста.

Она вообще странный ребенок. Не то, чтоб я приглядывался к тому, как ведут себя дети, но видеть приходилось. Она не бегает за мной хвостом, не пытается приласкаться, не плачет, не ноет, не расспрашивает, где я был, что делал и что собираюсь делать.

Хотя вообще-то она играет, болтает, собирает цветы, Джакеном вертит, как хочет. А со мной – даже не говорит почти. И о том, что Кагура меня любит, она сказала не мне, а Джакену.

Нет, конечно, она просто понимает, что несдержанность в словах и поступках меня раздражает. Но вот Джакен за сто с лишним лет не понял. А Рин… говорит мало, действует четко, приказы исполняет – как воин на службе господина.

Единственный раз она напрямую ослушалась моего приказа – когда бросилась спасать Кагуру. Я велел не вмешиваться – а она прыгнула в горную реку. При том, что Кагуры боялась до дрожи.
Почему она так поступила? Глупый ребенок, сказал бы я – но ведь уже ясно, что совсем не глупый.

И почему, когда я с Кагурой, я думаю о Рин?
Это неправильно.
Этого не следует делать.

И вообще, есть более важные дела.

--Идем, -- говорю я.

Посмотрим, насколько далеко простирается ее собственная воля.


3. Та, что за скобками

Я не спрашиваю, далеко ли идти. Могла бы предложить ему полететь вместе. Насколько мне известно, летать он не умеет. Впрочем, ему и не нужно. Его демоническая природа позволяет ему столь быстро перемещаться в пространстве, что взгляд не уследит. А для полетов… для полетов у него был дракон. Собственно, он и сейчас есть, только он отдал его девчонке. А сам ходит пешком. Поэтому я и не предлагаю ему лететь. Чтоб не оскорбить его гордость. К тому же в воздухе нас проще выследить. Так что иду за ним, и надеюсь, что путь недалек.

Они сидят у костра, и что характерно, даже не вскакивают, когда я вслед за Сешомару выхожу из темноты. Только Джакен бурчит что-то нечленораздельно-злобное. Это существо меня ненавидит. Люто. И тут ничего не поделаешь. Да я ничего и не собираюсь делать.

А девчонка… она улыбается.

--Добрый вечер, Сешомару-сама. Добрый вечер, Кагура-сан. Будете ужинать? Я рыбы наловила, здесь всем хватит…

Это она – мне? Похоже, что мне.

Он стоит в стороне. Наблюдает. Ждет, что я сделаю.

Я сажусь у костра, принимаю палочку с нанизанной рыбой. Исподволь разглядываю девчонку, хотя видела ее много раз. Ох, мужчины. Думают, нарядили ребенка и хватит. А ноги у нее босые , руки исцарапаны, волосы нечесаны, мордашка чумазая. Да и грубовата мордашка-то. Человеческий детеныш… а глаза сияют.

--Ты сама добываешь себе еду, Рин?

--Конечно, -- с готовностью отвечает она.—Рыбу ловлю, ставлю силки, грибы собираю, знаю все сьедобные корни…

Ну, конечно. Не Сешомару же напрягаться. Это не по его геройскому статусу. В каком-то смысле ему повезло. Не малолетнюю принцессу себе на шею посадил, а ребенка, способного о себе позаботиться.

--А я еще она ворует овощи из человеческих огородов, -- ябедничает Джакен.

--Так мы ж их вместе воровали, Джакен-сама! – она смеется.

Я не вижу ни во взгляде ее, ни в повадке никакой враждебности. Мне трудно ее понять. Я никогда не была ребенком. Я не рождена, я сотворена. Даже Сешомару знал, что такое детство и взросление. Я – нет. Я сразу появилась на свет взрослой.

Сколько ей лет по человеческому счету – семь, восемь? Смутная надежда… конечно, она любит Сешомару, но, возможно, она любит его как отца? Ведь она сирота, так?

Тогда мы могли бы ужиться. Все вместе. Уж я –то позабочусь, чтоб она приобрела подобающие манеры. А ее со временем выдадим замуж… за кого-нибудь подходящего ей по возрасту и статусу.

--Рин, -- говорю я. – Я причинила тебе много зла. Но не по собственной воле. Не надо меня бояться. Я не хочу вредить тебе. А если…-- не хочется договаривать, но раз уж начала, то придется. -- … если меня заставят это сделать, то Сешомару-сама меня убьет.

--Это так,-- отзывается он.

А ты ждала другого? Что, размечталась, маменька?

Теперь ее глаза не смеются.

--Этого не должно случиться. Вы ведь любите Сешомару-сама, вы не захотите, чтоб он был несчастен.

Джакен бормочет что-то вроде «какой непосредственный ребенок». Какое там. Непосредственности нет и в помине. Что я говорила насчет того, что опыт заложен в нас изначально? Забудьте. Мне, сильному демону, Повелительнице Ветра, далеко до этого детеныша.
И мне кажется… я понимаю, что она такое. В чем ее дар. Есть люди, умеющие читать мысли. Это чародеи, они опасны для нас. Есть люди, обладающие силой духа, и способные использовать ее как оружие. Эти для демонов еще опаснее – святые, монахи и заклинатели.

Но дар Рин имеет иную природу.

Она читает чувства окружающих. Вроде бы, это всякому дано -- угадывать чувства другого, ан нет, все мы склонны обманываться. А ей удается ощущать их непосредственно. И потому она с каждым может говорить на его языке. И передавать собственные чувства в ответ.

Нам всем крупно повезло, что она на самом деле добра. Или… не повезло? Бесполезно притворяться перед ней —она почувствует фальшь. Но если я не стану притворяться и на самом деле привяжусь к ней – разве это лучше?

Вряд ли из нас получится счастливая семья.