На другой день Селена идет на городской почтамт, и Фолкен ее провожает. Она абонирует ящик, и. поскольку редко бывает в Альфарии, предупредила почтмейстершу, чтоб письма назад, за отсутствием адресата, не отправляли. И они там, в ящике – с десяток конвертов с астурийскими и фанелийскими штемпелями.
читать дальше--Аллен вам пишет?
--Разумеется. И Драйден.
--Драйден-то здесь при чем?
--Он считает, что я должна быть в курсе относительно происходящего в Астурии. И Ван тоже пишет.
Вот тут Фолкен действительно едва не поперхнулся. Его младший брат и Диландау Альбато были злейшими врагами, и Фолкен не мог угадать причину, по которой они могли помириться.
--Так он же мне пишет, а не ему,-- поясняет Селена.
Действительно. С Селеной он не враждовал… но эта история с двумя мирно сосуществующими личностями и их разным кругом общения положительно напоминает сумасшедший дом. Однако… он вскидывает голову.
--Вы сообщили Вану, что я жив?
--Нет. Мы решили, что не стоит этого делать, не посоветовавшись первоначально с вами.
Это привычное «мы» сейчас уже совсем не смешно, потому что они слишком близко подобрались к теме, которая его действительно волнует. И курить хочется невыносимо. Он машинально шарит по карманам, но сигареты кончились.
--Там в парке есть табачный киоск, -- она угадала, что ему нужно.
В городском парке Альфарии – липы, клены, и чугунные скамейки. Они усаживаются на одной из них, Фолкен жадно затягивается. Мельком думает, что Селене это может быть неприятно. Однако предстоящий разговор – еще неприятнее.
--Я жив…Диландау рассказал мне, почему я выжил. Но почему меня не убили позже?
Ее лицо, такое красивое, такое незнакомое, печально.
--Неужели это непонятно? Из-за того, кто вы есть.
--Я уже не был тогда верховным стратегом. И я не вижу смысла оставлять в живых ренегата.
--Вы так и не поняли. Им не нужен был стратег, им не нужен был бывший наследник фанелийского престола, им нужны были вы.
До него начинает доходить. А она продолжает.
--Живой драконид… пусть даже не чистокровный… раса, считается почти вымершей, поскольку дракониды предпочитают скрываться и с людьми в контакты не вступать. На данный момент ни один представитель вида, кроме вас и вашего брата не известен. Принципиально иной состав крови, врожденные способности к магии, телекинез, управление механизмами на расстоянии, крылья, которые появляются и исчезают по наследству, и боги знают что еще. Разве Йоджиро мог выпустить из рук столь ценный образец? Такого даже у Форумы не было .Так что вы простите меня… но я не знаю, какую сыворотку они научились делать из вашей крови, и в каких опытах вас использовали. Йоджиро мне подробностей не рассказывал. Но мне и без подробностей стало ясно, почему дракониды людей избегают.
Он молчит. Подсознательно он догадывался о том, что происходило в эти годы, но уж больно тошно было признавать себе, что верховный стратег годами исполнял роль лабораторного хомячка. А самое тошное – он прекрасно понимает исследовательское рвение Йоджиро. Сам когда-то был таким же. Говорил себе, что не признает опытов над людьми, и именно поэтому ушел из Круга Магов, но исследований не прекратил – оправдываясь тем, что работает непосредственно для великой цели Дорнкирка, которая все оправдывает.
А он, по правде говоря, и не человек даже. Точнее, не совсем человек. То есть… был.
Он сухо произносит, прикуривая новую сигарету.
--Ну, так сейчас этого ничего больше нет. Не знаю, как сказалось многократное переливание крови и прочистка мозгов, -- но больше никаких крыльев. Никаких полетов. Насчет магии – не пробовал, но предполагаю, то же самое. Потенциал исчерпан, поэтому очевидно Йоджиро меня и сдал. А вот почему потом в живых оставили…
--Потому что они не знали, что с вами делать. Проклинали департамент по науке, за то, что там не убрали вас втихую… но, если уж вас стали судить, то неясно, что вам инкриминировать. Измену империи? Так империи больше нет. Убийство императора? Официально считается, что Дорнирк погиб при взрыве дворца. Так что, когда Диландау предложил взять вас на поруки, решили, что это выход…
--То есть, -- окурок летит в ближайшую лужу, -- я и честной казни недостоин.
--Не вижу ничего хорошего в казни, хоть в честной, хоть в бесчестной…
В тот день они больше не общаются. И на следующее утро – тоже. Разумеется, она читает письма, отвечает на письма. Впрочем, когда она снова собирается на почту, он ее сопровождает. Конверт она отправляет один, хотя и весьма плотный. Поясняет.
--Я все письма вкладываю в конверт к Аллену. А уж он рассылает. Хотя не пишу ничего криминального для Зайбаха, письма от частного лица к главе госсовета Астурии и королю Фанелии привлекли бы… излишнее внимание. А они при отправлении имя и точный адрес не указывают.
Фолкен не спрашивает, кто придумал такую систему переписки. Явно не Аллен, и уж конечно, не Ван. И уж он-то вытащит максимум информации даже из «некриминального письма». Но он не хочет говорить Селене об этом. Ей в этой истории пришлось хуже всех. Он сам пошел на коррекцию личности уже взрослым и вполне добровольно. (Контрдоводы типа «задурили голову» не принимаются.) А ей было пять лет, и ее никто не спрашивал.
--Вы хорошо держитесь, -- говорит он. – После этих… рецидивов, после того, что вам пришлось снова покинуть родину и дом…
--Во всем нужно искать положительную сторону.
--Не вижу здесь ничего положительного.
--Ну, например, женская мода в Зайбахе куда как удобнее, чем в Астурии. И функциональнее. Кому приходилось таскать корсеты и кринолины, те меня поймут.
Настроение заметно улучшается , и он задает очередной вопрос:
--А скажите, почему Диландау—национальный герой? Я это не в первый раз слышу. Уж простите меня… я помню войну.. он, конечно, был крут, но не в национальном масштабе. Или это чисто пропагандистский ход?
--Не совсем. –Лицо ее снова становится печальным. – Вам известно, что Баслам впервые применил в той войне оружие массового поражения?
--Я даже это видел. – Взрыв энергетической бомбы был таков, что вспышку видно было даже в столице Астурии, где Фолкен тогда находился. Он не участвовал в боевых действиях. Ему не доверяли. Впрочем, это его уже не волновало, он слишком занят был тогда подготовкой убийства Дорнкирка, а выжить не рассчитывал.
--Ну вот… значительная часть имперских ВВС была уничтожена, но Диландау выжил. Он прорвался на КП Баслама, и всех там убил. Включая президента. Только не спрашивайте меня, как он это сделал – я этого не помню.
И уж конечно, он сделал это не в патриотическом порыве. Псих с мечом и огнеметом… налитые кровью глаза, безумный смех. «Если жив Диландау – жива и война!»-- таким Фолкен помнил Адского Красавчика.
Удивительно спокойный мягкий голос продолжает.
--А, поскольку Баслам ради достижения военного перевеса не пожалел и союзных войск… там множество народу просто сгорело заживо… то в антизайбахской коалиции к поступку Диландау отнеслись… сочувственно. К нему больше не относились, как к военному преступнику. В Зайбахе же он – своего рода икона. Мститель за унижение нации. Вот почему его голос во время процесса оказался решающим.
И почему все благие попытки поговорить о хорошем так паршиво заканчиваются?
читать дальше--Аллен вам пишет?
--Разумеется. И Драйден.
--Драйден-то здесь при чем?
--Он считает, что я должна быть в курсе относительно происходящего в Астурии. И Ван тоже пишет.
Вот тут Фолкен действительно едва не поперхнулся. Его младший брат и Диландау Альбато были злейшими врагами, и Фолкен не мог угадать причину, по которой они могли помириться.
--Так он же мне пишет, а не ему,-- поясняет Селена.
Действительно. С Селеной он не враждовал… но эта история с двумя мирно сосуществующими личностями и их разным кругом общения положительно напоминает сумасшедший дом. Однако… он вскидывает голову.
--Вы сообщили Вану, что я жив?
--Нет. Мы решили, что не стоит этого делать, не посоветовавшись первоначально с вами.
Это привычное «мы» сейчас уже совсем не смешно, потому что они слишком близко подобрались к теме, которая его действительно волнует. И курить хочется невыносимо. Он машинально шарит по карманам, но сигареты кончились.
--Там в парке есть табачный киоск, -- она угадала, что ему нужно.
В городском парке Альфарии – липы, клены, и чугунные скамейки. Они усаживаются на одной из них, Фолкен жадно затягивается. Мельком думает, что Селене это может быть неприятно. Однако предстоящий разговор – еще неприятнее.
--Я жив…Диландау рассказал мне, почему я выжил. Но почему меня не убили позже?
Ее лицо, такое красивое, такое незнакомое, печально.
--Неужели это непонятно? Из-за того, кто вы есть.
--Я уже не был тогда верховным стратегом. И я не вижу смысла оставлять в живых ренегата.
--Вы так и не поняли. Им не нужен был стратег, им не нужен был бывший наследник фанелийского престола, им нужны были вы.
До него начинает доходить. А она продолжает.
--Живой драконид… пусть даже не чистокровный… раса, считается почти вымершей, поскольку дракониды предпочитают скрываться и с людьми в контакты не вступать. На данный момент ни один представитель вида, кроме вас и вашего брата не известен. Принципиально иной состав крови, врожденные способности к магии, телекинез, управление механизмами на расстоянии, крылья, которые появляются и исчезают по наследству, и боги знают что еще. Разве Йоджиро мог выпустить из рук столь ценный образец? Такого даже у Форумы не было .Так что вы простите меня… но я не знаю, какую сыворотку они научились делать из вашей крови, и в каких опытах вас использовали. Йоджиро мне подробностей не рассказывал. Но мне и без подробностей стало ясно, почему дракониды людей избегают.
Он молчит. Подсознательно он догадывался о том, что происходило в эти годы, но уж больно тошно было признавать себе, что верховный стратег годами исполнял роль лабораторного хомячка. А самое тошное – он прекрасно понимает исследовательское рвение Йоджиро. Сам когда-то был таким же. Говорил себе, что не признает опытов над людьми, и именно поэтому ушел из Круга Магов, но исследований не прекратил – оправдываясь тем, что работает непосредственно для великой цели Дорнкирка, которая все оправдывает.
А он, по правде говоря, и не человек даже. Точнее, не совсем человек. То есть… был.
Он сухо произносит, прикуривая новую сигарету.
--Ну, так сейчас этого ничего больше нет. Не знаю, как сказалось многократное переливание крови и прочистка мозгов, -- но больше никаких крыльев. Никаких полетов. Насчет магии – не пробовал, но предполагаю, то же самое. Потенциал исчерпан, поэтому очевидно Йоджиро меня и сдал. А вот почему потом в живых оставили…
--Потому что они не знали, что с вами делать. Проклинали департамент по науке, за то, что там не убрали вас втихую… но, если уж вас стали судить, то неясно, что вам инкриминировать. Измену империи? Так империи больше нет. Убийство императора? Официально считается, что Дорнирк погиб при взрыве дворца. Так что, когда Диландау предложил взять вас на поруки, решили, что это выход…
--То есть, -- окурок летит в ближайшую лужу, -- я и честной казни недостоин.
--Не вижу ничего хорошего в казни, хоть в честной, хоть в бесчестной…
В тот день они больше не общаются. И на следующее утро – тоже. Разумеется, она читает письма, отвечает на письма. Впрочем, когда она снова собирается на почту, он ее сопровождает. Конверт она отправляет один, хотя и весьма плотный. Поясняет.
--Я все письма вкладываю в конверт к Аллену. А уж он рассылает. Хотя не пишу ничего криминального для Зайбаха, письма от частного лица к главе госсовета Астурии и королю Фанелии привлекли бы… излишнее внимание. А они при отправлении имя и точный адрес не указывают.
Фолкен не спрашивает, кто придумал такую систему переписки. Явно не Аллен, и уж конечно, не Ван. И уж он-то вытащит максимум информации даже из «некриминального письма». Но он не хочет говорить Селене об этом. Ей в этой истории пришлось хуже всех. Он сам пошел на коррекцию личности уже взрослым и вполне добровольно. (Контрдоводы типа «задурили голову» не принимаются.) А ей было пять лет, и ее никто не спрашивал.
--Вы хорошо держитесь, -- говорит он. – После этих… рецидивов, после того, что вам пришлось снова покинуть родину и дом…
--Во всем нужно искать положительную сторону.
--Не вижу здесь ничего положительного.
--Ну, например, женская мода в Зайбахе куда как удобнее, чем в Астурии. И функциональнее. Кому приходилось таскать корсеты и кринолины, те меня поймут.
Настроение заметно улучшается , и он задает очередной вопрос:
--А скажите, почему Диландау—национальный герой? Я это не в первый раз слышу. Уж простите меня… я помню войну.. он, конечно, был крут, но не в национальном масштабе. Или это чисто пропагандистский ход?
--Не совсем. –Лицо ее снова становится печальным. – Вам известно, что Баслам впервые применил в той войне оружие массового поражения?
--Я даже это видел. – Взрыв энергетической бомбы был таков, что вспышку видно было даже в столице Астурии, где Фолкен тогда находился. Он не участвовал в боевых действиях. Ему не доверяли. Впрочем, это его уже не волновало, он слишком занят был тогда подготовкой убийства Дорнкирка, а выжить не рассчитывал.
--Ну вот… значительная часть имперских ВВС была уничтожена, но Диландау выжил. Он прорвался на КП Баслама, и всех там убил. Включая президента. Только не спрашивайте меня, как он это сделал – я этого не помню.
И уж конечно, он сделал это не в патриотическом порыве. Псих с мечом и огнеметом… налитые кровью глаза, безумный смех. «Если жив Диландау – жива и война!»-- таким Фолкен помнил Адского Красавчика.
Удивительно спокойный мягкий голос продолжает.
--А, поскольку Баслам ради достижения военного перевеса не пожалел и союзных войск… там множество народу просто сгорело заживо… то в антизайбахской коалиции к поступку Диландау отнеслись… сочувственно. К нему больше не относились, как к военному преступнику. В Зайбахе же он – своего рода икона. Мститель за унижение нации. Вот почему его голос во время процесса оказался решающим.
И почему все благие попытки поговорить о хорошем так паршиво заканчиваются?
-
-
16.04.2012 в 10:17спасибо, правда
-
-
16.04.2012 в 10:47Но немного, еще пара кусков.
-
-
16.04.2012 в 14:24